Бузинов А.С.

Широкой общественности имя капитана 1 ранга Александра Бузинова стало известно после его нашумевшего прогноза о будущем Президенте России. Напомню суть: еще в 1998 году на съемках телепередачи «5 канала» Бузинов по просьбе ведущей написал небольшую записку о преемнике Бориса Ельцина, которую запечатали в конверт и положили в сейф. Публично вскрыли этот конверт 2 января 2000 года - на третий день после досрочного ухода тогдашнего главы государства с занимаемого поста. В записке не была названа фамилия преемника, но прогнозировалась досрочная смена высшей власти и изложены условия, которые позволяли «угадать» преемника. Коллеги-журналисты, уцепившись за этот факт, обошли вниманием главное: как делаются такие прогнозы. Что это: природный дар, точный расчет, совпадение каких-то факторов? Сейчас кандидат технических наук Александр Бузинов в запасе, он доцент Санкт-Петербургского государственного университета информационных технологий, механики и оптики. Интервью почти не дает, но для «Красной звезды» сделал исключение - эта газета с курсантских лет знакома каждому человеку в погонах. Неудивительно, что и разговор начался с воспоминаний о службе. Тем более что на флоте все и начиналось.

- В 1971 году окончил Высшее военно-морское училище радиоэлектроники им. А.С. Попова, поэтому по основной специальности я военный инженер радиосвязи. После выпуска проходил службу на Северном флоте - командовал передающим центром. Потом была служебная командировка в Народную Республику Ангола - несколько лет командовал зональным узлом связи. Вернулся на Северный флот, где принял должность начальника радиостанции. Именно в этот период меня и заинтересовало прогнозирование.
Собственно, началось с того, что мое внимание привлек один офицер. Про таких в нашей флотской среде (да и не только в ней) говорят: «Не от мира сего». В данном случае он чем-то был очень увлечен. Чем? Узнал, когда он в один из дней предупредил: завтра на службу не выйдет. В чем дело? Оказывается, у него сейчас негативная фаза. Это, конечно, мало что объяснило, но подтолкнуло к знакомству с этими «фазами».
Впрочем, уже изначально вопрос вышел за какие-то личные рамки и звучал так: «Возможно ли, что наши технические средства выходят из строя не только из-за выработки ресурса или неправильных действий личного состава - это лежит на поверхности? Не влияют ли другие факторы, например солнечно-лунные затмения, внешние энергетические воздействия и т. п.?» Я загорелся, стал собирать статистику. В частности, факты о влиянии на нашу мощную приемо-передающую антенну не только атмосферных, но и других явлений. Благо у меня, как у командира части, вся ситуация была под контролем. Собрали базу данных, и оказалось, что элементы индуктивности и емкости в колебательных контурах выходят из строя во взаимосвязи с определенными планетарными процессами. Речь о квадратурах, оппозициях планет: Марса и Юпитера, Марса и Сатурна и т. д.

Конечно, сначала уровень был дилетантский, действовали по наитию, методом подбора. Но постепенно появлялся опыт, шире становилась статистическая база, что-то принималось, а что-то отвергалось. Три с лишним года, пока командовал этой частью, собирал данные. Ну а потом, в 1991 году, заменился с Севера в Ленинград в один из научно-исследовательских институтов Минобороны. Там начатую работу продолжил не сразу: пока адаптировался, потом работал над профильными темами отдела. Но вот на одном из совещаний рассказал о собранной статистике, и руководством было рекомендовано: коль служите в НИИ, то развивайте и это направление.
И вот, можно сказать, в инициативном порядке стал продолжать исследования. Со временем удалось заинтересовать руководство, в частности заместителя начальника института по научной работе капитана 1 ранга Владимира Васильевича Воронина. Через год представил целый фолиант с наработками и мне сказали: «Послушай, а в этом что-то есть. Подготовь обстоятельную справку о необходимости официального открытия этого направления». Мы в отделе сделали такую справку для доклада в Военно-научном комитете ВМФ. Там отнеслись с пониманием, во всяком случае идею не отвергли. Дескать, попробуйте. Так в марте 1994 года тема была официально открыта. И самое главное - мы получили требуемые исходные данные по Военно-морскому флоту.
Тут я уже один был в поле не воин - в одиночку такой пласт не поднять. К счастью, разрешили взять в отдел на должности младших научных сотрудников специалистов, с которыми я учился.

- Речь идет об однокашниках?

- Не в привычном понимании. В начале 1990-х годов в Питере, как и в других крупных городах, росли как грибы различные курсы магов, прорицателей и т.п. Среди этой «мишуры» меня заинтересовал один из известных американских специалистов в области прогнозирования Джекоб Шварц. Он как раз специализировался на моем направлении: космические и планетарные ритмы, циклы. Шварц открыл в Петербурге курсы, на которые мне удалось попасть. Учился там без отрыва от службы три года: с 1993 по 1996 год. Меня поразило, когда Шварц показал на географической карте регионы, в которых наиболее вероятно возникновение катаклизмов и нештатных чрезвычайных ситуаций. Я был шокирован тем, что такое картографическое прогнозирование возможно.
Как человек военный понял: если руководитель видит географическую карту мира и на ней какие-то области (координаты), где что-то может произойти, то он уже знает, какое решение должен принять. Иными словами, найдет свое место в прогнозируемой ситуации и будет к ней готов. К примеру, дать «добро» на выход в море конкретного корабля или нет, изменить полигон действия...

Нескольких человек, которых знал по этим курсам, привлек в марте 1994 года к работе. Мы были единомышленниками и с энтузиазмом развивали в институте направление астрокартографии. Правда вскоре решили отойти от прогнозирования сугубо технических отказов радиоэлектронных средств и расширить диапазон исследований.
- Для прогнозов были необходимы обширные данные. Вам их предоставили?

- Безусловно. В первую очередь это касалось данных по нештатным ситуациям на наших подводных лодках и надводных кораблях. Кроме того, нам дали возможность поработать с коллегами из других научных институтов. Причем многие вещи носили не только тестовый характер: некоторые нештатные ситуации не были широко известны. Отрадно было и то, что известные ученые и конструкторы, когда их посвящали в суть наших исследований, не только относились к ним с интересом, но и видели в них рациональное зерно, перспективы практического использования.

- Во что вылились первые исследования вашей группы?

- В мае 1994 года, спустя почти два месяца после начала работы, мы выполнили первый прогноз по аварийности сравнительно небольшой группы подводных и надводных сил. Отобразили на географической карте те регионы, где существует определенный риск. Может быть, этот прогноз получился достаточно обширным, и первый шаг стал слишком масштабным, но по понятным причинам хотелось заинтересовать командование самой возможностью и практической пользой таких разработок. К примеру, мы на конкретный день мая 1994 года излагали оценку по пожароопасности в районе Владивостока. Даже вышли за рамки ВМФ: спрогнозировали вероятность возникновения боевых действий в одной из редко упоминаемых стран Ближнего Востока. Причем в последнем случае информацию могли получить только из СМИ. Вообще в тот период мы далеко не все знали и не всегда использовали реальные возможности для полных обобщений, но это с лихвой покрывали наш энтузиазм и стремление совершенствоваться.
Документ лег на стол руководства ВМФ. Проходит время, и мы узнаем, что под Владивостоком взорвались склады с боезапасом, а в указанной нами стране действительно существенно обострилась обстановка. Но эффект разорвавшейся бомбы вызвал регион в Балтийском море, где нами еще за 4 месяца указывалась авария надводного судна. Там не называлась страна, но был временной интервал и район (конкретные географические координаты) на карте. И вот приходит сообщение о гибели парома «Эстония». Словом, уже такой вот набор из 3—4 значимых событий заставил руководство посмотреть на нас не только с любопытством, но и с уважением.

- Как получилось, что вы вышли за рамки флотской тематики?
- Можно сказать, что нам повезло. В тот сложный период перестройки научных институтов к нам в НИИ приехал из Москвы генерал-майор Алексей Петрович Царев. Мне начальство поручило подготовить небольшую справку минут на десять о деятельности группы. Царев зашел в нашу лабораторию, я ему доложил о прогностическом характере исследований, о том, что мы на подступах к еще более значимым находкам. Все показал на карте, отдал справку. Никакой реакции у генерала сначала не было. Но потом он внимательно перелистал при нас справку и попросил начальника НИИ отправить меня в Москву для более обстоятельного разговора.
Конечно, когда поехал в столицу, никто из руководства института, да и я сам, не мог и предположить, что меня примет сам начальник Военно-научного управления Генштаба. Это уровень начальника НИИ или в крайнем случае его заместителя. Однако Алексей Петрович меня принял, очень внимательно выслушал. Сказал прямо, что не все его убедило. Но удивило то, что в наших прогнозах упоминалась вероятность аварии на космодроме. Она действительно произошла, но информацию в прессу не давали. Был и еще один произошедший аварийный эпизод, который СМИ не освещали.
Царев попросил встретиться с руководителем структуры Минобороны, которая занималась аналитической работой. Тот предложил мне подключиться к общей деятельности, по сути перейти к нему в подчинение. Согласился без особых колебаний. Ведь заниматься прежними исследованиями в рамках ВМФ было малоперспективно: корабли в середине 1990-х в море выходили редко - о каких-то значимых прогнозах речи быть не могло. А тут мне с коллегами предложили заняться прогнозированием в области военной авиации: летают каждый день, постоянно обновляется база данных и есть возможность проверки точности исследований.

Но сначала мы все-таки закончили работу по флоту, и, как потом выяснилось, в наших прогнозах фигурировал и подводный крейсер «Курск». Разница в том, что мы оперировали не с тактическими номерами кораблей, а с заводскими, присвоенными при строительстве. С «Курском» попали в тот самый роковой август 2000 года. Увы, никто не дал ход нашим прогнозам и даже не удосужился перевести заводские номера на флотские наименования...
- Что представляют собой базовые данные для составления прогноза?
- Ничего сверхъестественного. Есть наука астрономия, которая на каждый день, час и даже секунду дает картину нахождения планет. И есть данные об авариях, выходах из строя технических средств, которые также имеют дату и место. Почему бы не сопоставить положение планет и данные о тех или иных нештатных ситуациях? Чем больше данных, тем точнее прогноз. Важны и какие-то характерные нюансы. Например, при строительстве подводной лодки (а это несколько лет) пострадал электрик, сразу не удалось что-то запустить и т. п. К примеру, когда спускали АПЛ «Комсомолец», она потащила за собой спускаемый трос. Все эти особенности привязываются к конкретным географическим координатам, положению планет, и если, допустим, был пожар при определенном положении Марса по отношению к Сатурну, то почему нельзя предположить, что, когда оно повторится, на этой лодке вновь не возникнет нештатная ситуация?

-То есть не исключена некая цикличность?

- Совершенно справедливо. Мы назвали это «ритмозадающими факторами», которые и изучали. У меня и диссертация называется «Методика прогнозирования аварийности на основе ритмозадающих космических циклов». Но на флоте мы только подступали к проблеме, а решили ее уже в авиации.

- Как в ВВС отнеслись к необычной миссии военного моряка?

- Нам дали полк недалеко от Москвы, но когда приехали, командование предложило тестовую задачу. Вот вам 10 самолетов и 10 летчиков: кто из них участвовал в авиационном происшествии за прошедшие пять лет? Мы взяли необходимые данные и уехали, начали анализировать. Выяснили, что это летчик под таким-то номером (фамилий нам не давали, но все остальное – даты и координаты рождения, другие факты – были реальными). Офицера мы назвали точно, а вот с датой с учетом довольно продолжительного пятилетнего отрезка чуть-чуть ошиблись: определили год, месяц, а с днем погрешность составила два дня.

Кроме того, попутно выяснили, что у летчика под другим номером в ближайшем будущем – указали конкретный месяц – есть вероятность аварийности. Последнее еще больше удивило авиаторов: оказывается, этого летчика они все же решили отстранить от полетов, а он попал в аварию... на собственных «жигулях». Словом, теперь к нам отнеслись с должным пиететом: расширили область исследований, дали еще один авиаполк, подключили к деятельности одного из авиационных НИИ Минобороны. Проработали около 4 лет: набирали аварийность летного состава, изучали пилотов. Все в итоге получилось очень прилично: там, где мы работали, не случилось ни одного авиационного происшествия.

- Вас задействовали в период первой чеченской кампании. .
- Да, там мы собрал богатейший материал: интересующих событий было более чем достаточно. Общались с генералами и офицерами и старались помочь. В частности, указывали блокпосты, которые в определенный период могли подвергнуться нападению. Более того, предлагали не начинать штурм Грозного – отложить его на две недели и результат был бы потрясающий. Все дело в том, что Марс в тот период был ретроградный.
- Чем еще доводилось заниматься?

- Нас подключали к работе в кадровых органах, в Военной академии имени Петра Великого. Если представить схемой всех, с кем в те годы в Москве пришлось контактировать, то получится весьма впечатляющая картина: от практической медицины до Института физики Земли. Интересной была работа с атомщиками – изучали все АЭС на территории России.

- Изначально вы рассматриваете прошлое объекта. Это принципиально?
- Прогноз есть только тогда, когда у объекта исследования есть прошлое, т.е. ретроспектива в прогнозировании. Иначе не сможем точно сформулировать и оценить какое-то событие по месту (координатам), дате и т. д. Ведь мы не гадаем и не предсказываем по наитию, а даем прогноз, основанный на конкретном материале и имеющем вполне объективные предпосылки.

- Когда вы уволились в запас?

- В 1999 году. Увольнение, признаюсь, прошло болезненно. В том плане, что я с коллегами уже находился где-то рядом с истиной и открывались заманчивые перспективы... Отчасти сам допустил оплошность, хотя и не совсем по своей воле. Обращаться к нам стали еще в период обострения болезни у тогдашнего главы государства. Мы давали свои прогнозы приезжавшим людям (я даже не знаю, кто это был), а потом по газетам могли отслеживать ситуацию с состоянием здоровья Бориса Николаевича. Никакой ангажированности, тем более финансовой поддержки, не было. И тут, видимо, кому-то в столице не понравилось, что какой-то военный прогнозы делает.
- Значит, группа распалась?

- Не совсем. На базе нашего небольшого коллектива создали коммерческую структуру, куда вошли четыре ранее работавших со мной сотрудника, и по старым связям продолжали трудиться на силовые структуры. Выполнили около 30 научно-исследовательских работ в интересах военного ведомства, причем три из них решением его руководства являлись приоритетными. Так проработали порядка трех лет, а потом в ведомство пришли новые люди, им уже сложнее было объяснять что и как.
Мы создали в Петербурге «Центр поддержки научных исследований». В его составе было два доктора наук (один из них – военных, что говорит само за себя), пять кандидатов наук. Получили лицензию на работу в Росавиакосмосе, в Минпромнауки РФ в области прогнозирования. Для космической отрасли в 2000–2005 годах исследовали влияние солнечной активности на аварийность техники, инфраструктуру. Работали на Байконуре, где в том числе рассматривали взаимосвязь даты запуска и аварийности, отвечая за первые 10 минут полета. Могу с уверенностью сказать: ни одной аварии на курируемых объектах тогда не было.

- Наверное, за годы работы в области прогнозирования было что-то удивительное и для вас…

- Бывают удивительные совпадения: так, в одном конкретном регионе сошлись проблемы у командира АПЛ и самой лодки. Значит, это можно было предвидеть и что-то предпринять: задержать выход в море, изменить район патрулирования. Более того, был случай, когда АПЛ (не буду называть ее – о ней и так много писали) благополучно прошла рискованное место, а затем получила приказ тем же курсом вернуться обратно – возвращение закончилось весьма печально. Или разве можно считать случайностью то, что район гибели «Курска» и Москва находятся на одной географической долготе. О чем это говорит? Будто бы ни о чем, если не принимать во внимание случившийся тогда же пожар на Останкинской телебашне.

- Насколько я понял, коллеги-ученые тоже с пониманием отнеслись к вашим исследованиям.
- Безусловно. Правда, у Российской академии наук изначально вызвало стойкое отторжение мое утверждение о том, что дата постройки корабля или самолета, географические координаты места строительства влияют на его функционирование. С человеком, дескать, все более или менее понятно – воздействие на организм изучается давно и не без успеха, но при чем здесь неодушевленное «железо»? Но почему нельзя это предположить? Такая гипотеза имеет право на жизнь. Другое дело, что в случае с той же подводной лодкой все гораздо сложнее: ее начали строить, закончили, «невесту» выбрали при спуске, лодка вышла на боевое дежурство – все это разные даты и неясно, к чему привязываться. Но куда важнее, что известны даты чрезвычайных ситуаций, какие-то нестандартные моменты в те периоды – это позволяет сделать правильный выбор. Оказывается, у одной лодки важна дата спуска – день рождения, у другой – дата вступления в боевое дежурство и т. д.

Мы не без успеха изучали объекты неживой природы и доказали, что и здесь есть достаточно четкие факторы влияния. Причем доказывали это неоднократно. В частности, на АЭС один из факторов влияния – дата пуска. Так, Балаковская АЭС, бывшая с нашей точки зрения в 2000 году наиболее проблемной, вызвала повышенный интерес, и мы сработали безупречно – назвали интервал времени появления проблемы. И, самое главное, руководство к нам прислушалось – нештатной ситуации удалось избежать.
К слову, о коллегах-ученых. Лет пять назад мне по стечению обстоятельств представилась возможность выступить перед ведущими учеными (порядка 50 специалистов) на научно-техническом совете при Главкомате ВМФ. Впоследствии после достаточно длительного изучения моих работ и предложений получил своеобразный карт-бланш: коллеги признали, что мою методику можно адаптировать в интересах флота – мне выдали соответствующий документ.

- Каково было отношение к вашим прогнозам, а отсюда и к их КПД?
- Приведу весьма показательный пример. Когда я еще служил, то вместе с коллегами написал довольно смелое письмо на имя руководителя МЧС Сергея Шойгу. Дескать, мы такие умные и можем что-то сделать и по вашей линии. Пришел ответ из МЧС: «Предлагаем спрогнозировать ситуацию в Центральном районе России на декабрь 1994 – январь 1995 года».

Работали долго, но еще до 1 декабря отправили официальный документ. Стали ждать февраля – каков результат? Ответ получили, но он поставил нас на колени: вероятность прогноза оказалась на уровне 10-15 процентов. Я, конечно, был в шоке. Поехал к автору ответа – конкретному человеку с конкретным телефоном. С первой фразы «разбора полетов» стало все ясно. Он читает наш прогноз: «20 декабря в таком-то субъекте Федерации железнодорожная авария. Какая же это авария? Состав был грузовой, шесть вагонов сошли с рельсов, а машинист-то не пострадал!» То есть у них оказалась другая методика оценки, о которой изначально не договорились. Мы оперировали одними понятиями, а у них, в МЧС, они другие. Тогда эти термины только закладывались и не были четко обозначены. Дали они мне официальный ответ в том плане, что в данной ситуации нельзя говорить о чистоте эксперимента.

Тогда же меня подвели к одному из заместителей Шойгу, и я объяснил суть нашей работы. Он отнесся с явным недоверием, а меня дернуло сказать ему, что на Сахалине в районе города Оха будет в мае землетрясение. А он мне отвечает: «Полковник, какой Сахалин? По нашим данным, оно будет на Камчатке, и мы уже предпринимаем меры, используем материальные и людские ресурсы. Что вы тут меня будете учить!» Я уехал, и, когда тряхануло там, где мы предсказали, меня пригласили на конференцию МЧС. Один из участников задал мне вопрос, который расставил все точки над «i»: «Сколько землетрясений из трех вы можете спрогнозировать?» Ответил: «Не все три, но два произойдут точно». На что услышал: «А кто ответит за этот третий случай: вы предсказали, а землетрясения не было? Мы подняли силы и средства, выделили деньги, а ЧП в другом месте?» Признался честно: «Я не знаю, но знаю, что следующий прогноз будет стопроцентно точным». Хотя согласитесь: даже при точном прогнозе двух землетрясений из трех, средства, затраченные на подготовку так и не случившегося, с лихвой окупятся при последующих «точных попаданиях» – ликвидировать последствия при непринятых мерах на порядок дороже. Это просто надо понять.
- Понятно, что руководители то и дело меняются, но, может, стоит и этим новым людям попробовать доказать важность и нужность прогнозирования? Тем более сейчас аргументов куда больше, чем в начале пути.

- Мы доказывали десять с лишним лет, нередко работали на энтузиазме и, как оказывалось, в том числе и на корзину. Больше того, мы пришли к выводу, что это комплексная работа, это информационная безопасность, т. к. прогнозирование информационных угроз является ее основной составляющей. То есть мы выросли и были способны решать по-настоящему серьезные вопросы.
- Выходит, с этой сферой вы расстались?

- К счастью, нет, но связан с ней уже в иной ипостаси. Сейчас я сосредоточился только на подготовке кадров: работаю в Санкт-Петербургском государственном университете информационных технологий, механики и оптики (СПбГИТМО, бывший ЛИТМО) доцентом кафедры мониторинга и прогнозирования чрезвычайных ситуаций. Кафедра выпускающая, и в этом году весной мы сделали первый выпуск специалистов. А когда начинали в 2003 году, то кафедра вообще была первой в этом направлении в России.
На нас выходят различные структуры с целью подготовки адаптированных под их нужды специалистов. Как студентов, так и штатных сотрудников по технологии оценки ситуаций, кризисных периодов и т. д.

- Как вы считаете, возможна ли подготовка прогнозистов для Минобороны и других структур?
- Конечно, тем более что в нашем вузе есть факультет военного обучения. Впрочем, есть и другой вариант: вполне можно было бы набрать слушателей из офицеров с хорошей математической подготовкой и буквально за полгода дать им соответствующую подготовку по прогнозированию. На мой взгляд, такие специалисты должны быть хотя бы в главных штабах видов и штабах родов войск. Поверьте, им бы нашлось чем заниматься.
- В этой связи вопрос о востребованности прогнозирования. К примеру, есть спрос на соответствующих специалистов за рубежом?

- На Западе этим занимаются давно, как в научном, так и в прикладном ракурсе. Так, например, в Японии не посадят за руль таксиста, если у него написано в прогнозе, что у него в этот день повышен риск аварийности. В США летчика не выпустят в полет, если в находящемся у руководства его прогнозе на месяц конкретные дни обозначены красным. Если говорить о более серьезных разработках, то они в США ведутся еще со второй половины 60-х годов прошлого века. Характерно, что уже через два года после их начала доступ к исследованиям был закрыт.

Отрадно то, что ни у кого сегодня и в России не вызывает сомнения: профессиональные прогнозисты – это специалисты третьего тысячелетия. Они уже сегодня могут работать в любом информационно-аналитическом центре. Как в чисто гражданском управленческом аппарате и в бизнесе, так и в силовых структурах. Такие специалисты могут ответить на вопросы, аналогичные названию известной телепередачи «Что? Где? Когда?». Т. е. что будет, где будет и когда будет. После чего только остается принимать решения.